26 мая/ 2023
«Коломба» — рассказ-прогулка по спектаклю, гримерке и первым рядам зала
Автор: Елизавета Воронко
Редактор: Айтан Мамедова
Редактор: Айтан Мамедова
15 июня в московском Центре Драматургии и Режиссуры пройдет показ спектакля «Коломба» Алины Гударевой по одноименной пьесе Жана Ануя. Отправимся на прогулку по театру и посмотрим на два мира: реальный и зазеркальный.
Маски
Фото: Воронко Елизавета
Фото: Воронко Елизавета
Звук и тишина
Спектакль предлагает поразмышлять о природе театра — о том, каким он может быть и с его «внешней стороны», и с «внутренней». Наивной девушке Коломбе «внутренности» театра были незнакомы, пока она сама не начала меняться, попав в этот мир людей-масок. Персонажи «Коломбы» все делают ломано: любят, только преодолевая препятствия; восхищаются, только испытывая страх. Даже их чувства граничат с наигранностью. Сначала они путаются в действиях и эмоциях, затем они приспосабливаются. Звук и его отсутствие здесь очень важны, потому что это постановка, которую можно послушать, и понять, где персонажи боятся, где напряжены, где счастливы. Видимо, так легче осознать, как болезненно может ощущаться искажение души, о котором повествует спектакль. Отдельные звуки врезаются в память не только во время спектакля, но и во время общения с актерами и рассказа режиссера о долгом процессе создания постановки, и даже прогона.
Спектакль предлагает поразмышлять о природе театра — о том, каким он может быть и с его «внешней стороны», и с «внутренней». Наивной девушке Коломбе «внутренности» театра были незнакомы, пока она сама не начала меняться, попав в этот мир людей-масок. Персонажи «Коломбы» все делают ломано: любят, только преодолевая препятствия; восхищаются, только испытывая страх. Даже их чувства граничат с наигранностью. Сначала они путаются в действиях и эмоциях, затем они приспосабливаются. Звук и его отсутствие здесь очень важны, потому что это постановка, которую можно послушать, и понять, где персонажи боятся, где напряжены, где счастливы. Видимо, так легче осознать, как болезненно может ощущаться искажение души, о котором повествует спектакль. Отдельные звуки врезаются в память не только во время спектакля, но и во время общения с актерами и рассказа режиссера о долгом процессе создания постановки, и даже прогона.
Наследие учителя
Валерий Гаркалин — мастер молодых ребят («гаркалинцев») факультета новых направлений сценических искусств. Его очень увлекала история Жана Ануя про милую девушку Коломбу и страшное преображение, которое совершает с ней театр. За 15 минут до спектакля, во время перерыва на кофе и творожный сырок, режиссер постановки Алина Гударева рассказывает, что Гаркалин успел предложить пьесу, распределить роли, но не успел увидеть ни минуты ее воплощения. Он скончался 20 ноября 2021 года от осложнений после коронавируса. В этот момент его студенты репетировали отрывки. Если «Коломба» о разрушении старого, о болезненности, то, выражаясь метафорически , «гаркалинцы» услышали первый ломаный звук на пути к сцене.
Валерий Гаркалин — мастер молодых ребят («гаркалинцев») факультета новых направлений сценических искусств. Его очень увлекала история Жана Ануя про милую девушку Коломбу и страшное преображение, которое совершает с ней театр. За 15 минут до спектакля, во время перерыва на кофе и творожный сырок, режиссер постановки Алина Гударева рассказывает, что Гаркалин успел предложить пьесу, распределить роли, но не успел увидеть ни минуты ее воплощения. Он скончался 20 ноября 2021 года от осложнений после коронавируса. В этот момент его студенты репетировали отрывки. Если «Коломба» о разрушении старого, о болезненности, то, выражаясь метафорически , «гаркалинцы» услышали первый ломаный звук на пути к сцене.
Труба саундрамы
Художественным руководителем курса стал Владимир Панков, он задал ей новое направление развития — SounDram. Саундрама — детище самого Панкова, до недавнего времени не выполняющего педагогические функции. По названию все понятно — в этом жанре звуку дали целых 4,5 буквы (англ. «sound», пер. «звук»), звук выделили, поставили в начало и возвысили. Коломба — нежная цветочница, которая попадает в руки разврата и желчи театральной жизни, теряет невинность, искажается. Звуки спектакля ее меняют, говорят о превращении ложками, тарелками, канализационными и металлическими трубами. Очень забавно было узнать от актеров, каким образом достигается эффект «возвышения» звука. За час до начала спектакля, во время суетливого прогона, я выцепила одну из актрис, судя по диктофонной записи, на короткий разговор — на 3 минуты и 52 секунды. По ее словам, все музыкальные инструменты — случайность.
«Это было в начале второго курса, еще даже до того, как мы подали заявку на спектакль. На одном из занятий Ира (прим. Ирина Кругман — музыкальный руководитель) сказала нам найти любые бытовые предметы, издающие звук. Мы побегали по ГИТИСу, нашли все, что в можно сделать музыкальным инструментом. Например, тарелки можно попробовать как ударные, что-то еще — как подобие клавишных. В ГИТИСе очень много хлама, другими словами, реквизита. Так неклассические инструменты и нашлись, они звучат со всеми из Зазеркалья. Изначально я хотела собирать и расправлять ее [канализационную трубу], и только потом решила вертеть ее по кругу», — поделилась с нами Алена Асецкая.
Труба издает глухой тягучий звук-стон, давит, создает сильнейшее напряжение. Под это гудение на сцене появляется Мадам Александра. Наша Дорогая Мадам. Ее имя служители театра произносят часто. Обязательно с придыханием. Она обходит сцену медленно, смотрит с вызовом, вдыхая наслаждение от каждого шага. Она — главная, ей все обязаны. За ней тянется свита, изображают шлейф ее величия, этакая мантия высокомерия из людей. Они даже не отрывают ног от пола, не дышат (зачем накидке дышать?), шелестят, шуршат, тянутся за ней. Гудение трубы не прерывается, это единственный звук на протяжении целой минуты.
Художественным руководителем курса стал Владимир Панков, он задал ей новое направление развития — SounDram. Саундрама — детище самого Панкова, до недавнего времени не выполняющего педагогические функции. По названию все понятно — в этом жанре звуку дали целых 4,5 буквы (англ. «sound», пер. «звук»), звук выделили, поставили в начало и возвысили. Коломба — нежная цветочница, которая попадает в руки разврата и желчи театральной жизни, теряет невинность, искажается. Звуки спектакля ее меняют, говорят о превращении ложками, тарелками, канализационными и металлическими трубами. Очень забавно было узнать от актеров, каким образом достигается эффект «возвышения» звука. За час до начала спектакля, во время суетливого прогона, я выцепила одну из актрис, судя по диктофонной записи, на короткий разговор — на 3 минуты и 52 секунды. По ее словам, все музыкальные инструменты — случайность.
«Это было в начале второго курса, еще даже до того, как мы подали заявку на спектакль. На одном из занятий Ира (прим. Ирина Кругман — музыкальный руководитель) сказала нам найти любые бытовые предметы, издающие звук. Мы побегали по ГИТИСу, нашли все, что в можно сделать музыкальным инструментом. Например, тарелки можно попробовать как ударные, что-то еще — как подобие клавишных. В ГИТИСе очень много хлама, другими словами, реквизита. Так неклассические инструменты и нашлись, они звучат со всеми из Зазеркалья. Изначально я хотела собирать и расправлять ее [канализационную трубу], и только потом решила вертеть ее по кругу», — поделилась с нами Алена Асецкая.
Труба издает глухой тягучий звук-стон, давит, создает сильнейшее напряжение. Под это гудение на сцене появляется Мадам Александра. Наша Дорогая Мадам. Ее имя служители театра произносят часто. Обязательно с придыханием. Она обходит сцену медленно, смотрит с вызовом, вдыхая наслаждение от каждого шага. Она — главная, ей все обязаны. За ней тянется свита, изображают шлейф ее величия, этакая мантия высокомерия из людей. Они даже не отрывают ног от пола, не дышат (зачем накидке дышать?), шелестят, шуршат, тянутся за ней. Гудение трубы не прерывается, это единственный звук на протяжении целой минуты.
«На сцене мы вечно любим»
— Мы задыхаемся.
глухо стукнул барабан
— Мы отхаркиваемся.
— Мы отхаркиваемся.
СТУК.
— Мы еле волочим свои старые кости по ступень-СТУК-кам лестницы.
А нам давно пора сидеть дома
А нам давно пора сидеть дома
и вязать как все прочие старухи! БАХ
НО нет! На сцене мы вечно любим, нам больше двадцати не дашь, мы жеманничаем, мы соблазяем, мы воркуем.
НО нет! На сцене мы вечно любим, нам больше двадцати не дашь, мы жеманничаем, мы соблазяем, мы воркуем.
Ха, и это моя Мать.
Жюльен, дорогой милый Жюльен, ненавидит Нашу Дорогую Мадам. К его глубокому сожалению, он ее сын. Ворчливый, простой, из реального мира, где у человека не формируется зависимость от страданий. Он приводит Коломбу в театр к матери, человеку близкому и одновременно далекому, к единственному, кто может позаботиться о его жене и его сыне. Ему необходимо уйти на службу, он порядочный и верный родине гражданин. Жюльену противна театральная фальшь, противна мысль о том, что он оставляет в этом жену, но еще противнее мысль о легкомысленном уклонении от службы.
— Камиль (прим. актер на роль Жюльена), не прогуливайся. – слышу от режиссера на прогоне. Она сидит на первом ряду, передо мной. Репетиция только началась, а стакан из кофикса слева от нее уже пустой. — Только не прогуливайся, прошу тебя! Ты пришел пристраивать свою жену.
— Ну так обстоятельства, он давно не был здесь, пауза была.
— Но не для прогулок же пришел. Это же не сад Эрмитаж, где ты давно не был, там погулял бы. Тебе противно здесь.
Камера снимает ноги Коломбы и Жюльена, пока они слушают наставления от режиссера. Ноги легонько флиртуют — то одна наступит на другую, то другая, воркуя, тыкнет носком в пятку другой.
— Камиль (прим. актер на роль Жюльена), не прогуливайся. – слышу от режиссера на прогоне. Она сидит на первом ряду, передо мной. Репетиция только началась, а стакан из кофикса слева от нее уже пустой. — Только не прогуливайся, прошу тебя! Ты пришел пристраивать свою жену.
— Ну так обстоятельства, он давно не был здесь, пауза была.
— Но не для прогулок же пришел. Это же не сад Эрмитаж, где ты давно не был, там погулял бы. Тебе противно здесь.
Камера снимает ноги Коломбы и Жюльена, пока они слушают наставления от режиссера. Ноги легонько флиртуют — то одна наступит на другую, то другая, воркуя, тыкнет носком в пятку другой.
Игра ног
Фото: Воронко Елизавета
Фото: Воронко Елизавета
Коломба восхищается, по-детски улыбаясь. Музыка возвращается, она почти не слышна, она журчит, слегка звеня и расслабляя.
— Где старуха?
Грубое обращение к матери пропадает в фойе, сама же Мадам Александра, окруженная марионетками, жеманничает в гримерке. Скрипучее лязганье ножей парикмахера режет слух — дверь между молодой парой и театральной свитой разделяет два мира.В него допускают лишь Коломбу, а Арман, второй сын Александры и брат Жюльена, красивый, милый, учтивый юноша, служит посредником между мирами.
– Тут все поддельное. Все-е-е!
– Тут все поддельное. Все-е-е!
Потеря невинности
Невинная малютка Коломба попадает в гримерку. Её ласкают, ей льстят, театр чувствует свою кровь, знает, как покорить ее и как покориться ей. Жюльен за дверью. Камера снимает его дрожь, его страх. Мы не должны этого видеть, Жюльен ничего не говорит, но он боится, и все же отпускает жену, прижимаясь к двери. Кадр замирает, изображение, проецируемое на стене слева от зрителя, тоже.
Невинная малютка Коломба попадает в гримерку. Её ласкают, ей льстят, театр чувствует свою кровь, знает, как покорить ее и как покориться ей. Жюльен за дверью. Камера снимает его дрожь, его страх. Мы не должны этого видеть, Жюльен ничего не говорит, но он боится, и все же отпускает жену, прижимаясь к двери. Кадр замирает, изображение, проецируемое на стене слева от зрителя, тоже.
— Театр существовал в наших запросах как замена жизни. И о чем это говорит? О том, что мы не живем.
Инструменты визжат, они кричат с невозможной силой — лязг металла все сильнее, криво зажатая струна скрипит слишком долго, тарелки стучат стучат стучат, гудит еще одна неведомая вещица. Уже не разобрать в каком ухе звенит сильнее.
Инструменты визжат, они кричат с невозможной силой — лязг металла все сильнее, криво зажатая струна скрипит слишком долго, тарелки стучат стучат стучат, гудит еще одна неведомая вещица. Уже не разобрать в каком ухе звенит сильнее.
Восхождение звезды
Зато театр оживает, в него вступает новый человек. Коломба смотрит в пустое зеркало. Зеркала на самом деле нет, по ту сторону стоит ее внешний, но не чувственный близнец. Это даже не фигура речи, на сцене и правда две актрисы, две сестры — первая Коломба и Коломба вторая. Свет молчит, он мягко указывает на обеих. Скрипка застонала по-особенному противно и затяжно, так Коломба попадает в Зазеркалье. Теперь она звезда, ее воспитали. Она купается, разве что не тонет в предложениях прийти на «четверть рюмочки портвейна, парочку бисквитов». Лапочка, котенок, мышка, курочка — для всех она кто-то. Она полна страсти, а легкомыслие и наивность теперь напускные, кокетливые. Незатейливый флирт, кавалеры, чередующиеся между собой в очереди на ужин, Коломбе приятно все это внимание, оно обязательно в театре.
Спектакль не обходится без громких песен. Время от времени они имеют подобие языческих мотивов, тогда глухой стук барабанов крепчает, голос солиста наполняется силой. В одно мгновение мы видим Нашу Дорогую Мадам, обнажающей историю о болезненной любви: «В возрасте этой малютки я четыре раза чуть не покончила с собой из-за любви. Любви! Любви!». В следующий момент мы уже наблюдаем за тем, как Арман борется с самим собой — с тем, кто порочно жаждет любви с Коломбой, и в то же время искренне ненавидит себя за мысли о жене брата. Коломба глупо полагает, что с ним тоже можно пококетничать и получить секунду восхищения, но в сценах с Арманом иногда звучат чистые мелодии, без скрипа и лязганья.
Зато театр оживает, в него вступает новый человек. Коломба смотрит в пустое зеркало. Зеркала на самом деле нет, по ту сторону стоит ее внешний, но не чувственный близнец. Это даже не фигура речи, на сцене и правда две актрисы, две сестры — первая Коломба и Коломба вторая. Свет молчит, он мягко указывает на обеих. Скрипка застонала по-особенному противно и затяжно, так Коломба попадает в Зазеркалье. Теперь она звезда, ее воспитали. Она купается, разве что не тонет в предложениях прийти на «четверть рюмочки портвейна, парочку бисквитов». Лапочка, котенок, мышка, курочка — для всех она кто-то. Она полна страсти, а легкомыслие и наивность теперь напускные, кокетливые. Незатейливый флирт, кавалеры, чередующиеся между собой в очереди на ужин, Коломбе приятно все это внимание, оно обязательно в театре.
Спектакль не обходится без громких песен. Время от времени они имеют подобие языческих мотивов, тогда глухой стук барабанов крепчает, голос солиста наполняется силой. В одно мгновение мы видим Нашу Дорогую Мадам, обнажающей историю о болезненной любви: «В возрасте этой малютки я четыре раза чуть не покончила с собой из-за любви. Любви! Любви!». В следующий момент мы уже наблюдаем за тем, как Арман борется с самим собой — с тем, кто порочно жаждет любви с Коломбой, и в то же время искренне ненавидит себя за мысли о жене брата. Коломба глупо полагает, что с ним тоже можно пококетничать и получить секунду восхищения, но в сценах с Арманом иногда звучат чистые мелодии, без скрипа и лязганья.
Арман
Фото: Воронко Елизавета
Фото: Воронко Елизавета
На грани жизни и сцены
Работники театра знают все о видах любви и порока, они создают единый громыхающий хор из собственных историй, созвучных друг с другом, получается манифестация театральной жизни за кулисами.«Они на самом деле любят Мадам. И она их любит — и Нашего Дорогого Поэта, и ассистента, и парикмахера, и надоедливую костюмершу, рассуждающую о правильном цвете какашек у детей. Александра нашла всех на улице. Они никому не были нужны, она тоже. Они слились в ненужности и довели её до фарсового подражания», — рассказывает Мадам Александра, уже снявшая платье алого цвета и смывшая макияж.
Работники театра знают все о видах любви и порока, они создают единый громыхающий хор из собственных историй, созвучных друг с другом, получается манифестация театральной жизни за кулисами.«Они на самом деле любят Мадам. И она их любит — и Нашего Дорогого Поэта, и ассистента, и парикмахера, и надоедливую костюмершу, рассуждающую о правильном цвете какашек у детей. Александра нашла всех на улице. Они никому не были нужны, она тоже. Они слились в ненужности и довели её до фарсового подражания», — рассказывает Мадам Александра, уже снявшая платье алого цвета и смывшая макияж.
Возвращение к «милой» жене
В следующей мелодии слов не нашлось. Жюльен величественно ступает на порог театра, он получил отпускные на 24 часа.
В следующей мелодии слов не нашлось. Жюльен величественно ступает на порог театра, он получил отпускные на 24 часа.
Жюльен возвращается, на фоне изменившаяся Коломба
Фото: Воронко Елизавета
Фото: Воронко Елизавета
Грохот барабанов, пианино, звучат только классические инструменты, а хор из пятнадцати голосов сопровождает Жюльена на пути к любимой жене. От Коломбы осталась её авантюрная жаждущая внимания зеркальная копия. Иными словами, от той, кого знал Жюльен, ничего не осталось. Нет длинной юбки в пол, белой рубашечки в рюшечку, собранных волос. Коломба летает от кавалера к кавалеру то в одежде, то без. Она снова перед зеркалом, только напротив не стоит отражение из реального мира. Камера оператора снимает четкое лицо Жюльена позади искаженного образа жены. Его профиль четко отпечатывается на стене слева от зрителя. Моя камера снимает Коломбу, она размыта — только ядерно-черные глаза, только размазанная красная помада на белом безумном лице. Она все еще его любит, так и говорит. И Армана любит, и остальных тоже по-своему любит.
— Не желаю, чтобы ты была моей женой, потому что меня любишь. Что мне одна твоя любовь? А завтра возьмешь и разлюбишь. Я хочу, чтобы ты была моей женой всегда, потому что дала мне клятву!
— Значит, тебе все равно, люблю я тебя или нет?
— Да! Нет!
Протяжно играет кларнет, непонятно, получается мелодия или скрип.
— Мама! Мама… я так несчастлив, мама. Я всегда буду ее любить, я поклялся.
— Что мама? Твой отец тоже любил бы меня вечно. Именно это-то меня и испугало. Но что за мания такая дурацкая — требовать, чтобы любовь длилась вечно! За семь лет в твоем организме не остается и одной клетки, которая бы не сменилась. Человек стареет, гниет на корню, всю жизнь мы поджариваем на медленном огне свой будущий труп, а ты хочешь, чтобы наши чувства не менялись! Вздор!
В полуметре от первого ряда, прямо у моих ног сложились маски театра Нашей Дорогой Мадам. Они пристально смотрят на 10 рядов зала, пытаются изобразить взгляд «свысока». На деле, они декорации. Вдалеке приближенные Мадам Александры со своей же музой во главе страдают. Слов нет. На самом деле, Наша Дорогая Мадам — актриса, привыкшая играть жизнь. Без страсти, без величия, без возвышения она угаснет, как и все её люди. Они страдают, гримасничают, ползают по полу. Звук один — ууууу, стоны театральных жителей, две минуты стонов.
— Значит, тебе все равно, люблю я тебя или нет?
— Да! Нет!
Протяжно играет кларнет, непонятно, получается мелодия или скрип.
— Мама! Мама… я так несчастлив, мама. Я всегда буду ее любить, я поклялся.
— Что мама? Твой отец тоже любил бы меня вечно. Именно это-то меня и испугало. Но что за мания такая дурацкая — требовать, чтобы любовь длилась вечно! За семь лет в твоем организме не остается и одной клетки, которая бы не сменилась. Человек стареет, гниет на корню, всю жизнь мы поджариваем на медленном огне свой будущий труп, а ты хочешь, чтобы наши чувства не менялись! Вздор!
В полуметре от первого ряда, прямо у моих ног сложились маски театра Нашей Дорогой Мадам. Они пристально смотрят на 10 рядов зала, пытаются изобразить взгляд «свысока». На деле, они декорации. Вдалеке приближенные Мадам Александры со своей же музой во главе страдают. Слов нет. На самом деле, Наша Дорогая Мадам — актриса, привыкшая играть жизнь. Без страсти, без величия, без возвышения она угаснет, как и все её люди. Они страдают, гримасничают, ползают по полу. Звук один — ууууу, стоны театральных жителей, две минуты стонов.
Знаменитые режиссеры на сцене
— Вот ты мне скажи, возможен ли в России коммерческий театр? И возможен ли
— Вот ты мне скажи, возможен ли в России коммерческий театр? И возможен ли
«У»
некоммерческий театр? Если ни одно, ни другое невозможно, тогда скажи мне, что это за театр?
Страдания
Фото: Воронко Елизавета
Фото: Воронко Елизавета
«У»
Мадам и её свита все еще страдают.
— Что это такое!?
Мадам и её свита все еще страдают.
— Что это такое!?
Еще больше страданий!
Фото: Воронко Елизавета
Фото: Воронко Елизавета
— Щас смску прочитаю.
— Называется «Ответь Юхананову так»!
В страдальческий нарратив пьесы идеально вписываются современные театральные режиссеры: Юхананов, Богомолов, Бутусов, Крымов, Серебренников. Ведут разговоры о пугливости, зависимости от театра, от эмоций, наблюдают за фарсом на сцене и все равно неизменно принадлежат ему.
Идеально открывает спектакль и сам Панков. Если быть точнее, то открывает спектакль его молодая версия, в черной кепочке, со скрюченной спиной, обтянутой черной водолазкой. Почесывает накладную бородку:
— Называется «Ответь Юхананову так»!
В страдальческий нарратив пьесы идеально вписываются современные театральные режиссеры: Юхананов, Богомолов, Бутусов, Крымов, Серебренников. Ведут разговоры о пугливости, зависимости от театра, от эмоций, наблюдают за фарсом на сцене и все равно неизменно принадлежат ему.
Идеально открывает спектакль и сам Панков. Если быть точнее, то открывает спектакль его молодая версия, в черной кепочке, со скрюченной спиной, обтянутой черной водолазкой. Почесывает накладную бородку:
– И все же, что такое саундрама?
И все же, что такое саундрама?
Фото: Воронко Елизавета
Фото: Воронко Елизавета
Вам понравилась статья?
Что почитать еще?