Языковая депривация: как отсутствие языка вокруг меняет жизнь

Языковая депривация — отсутствие необходимых стимулов для освоения языка, когда ребенок растет без общения с другими людьми. Исследование этого явления проблематично из-за этических вопросов. Американский писатель Роджер Шаттук даже назвал эксперименты по языковой депривации «запрещенными», ведь они подразумевают намеренное лишение человека нормальных условий развития.

В подобных опытах младенцев специально изолировали от общения. Цель — понять, как ребенок будет развиваться без контакта с языковой средой. После продолжительной изоляции детей отпускали и смотрели на их общение с окружающими. Такие опыты очевидно осуждаются и не одобряются научным сообществом сегодня. Однако вопросы, которыми задавались в прошлом, остаются актуальными для понимания процессов усвоения языка.

Природа языка интересовала людей издавна, и такие эксперименты проводились время от времени, хотя их подлинность нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть.

Самое раннее упоминание о языковой депривации относится к VII веку до н. э., когда египетский царь Псамтик решил определить «родной язык» человечества. Геродот, древнегреческий историк, описывает этот опыт так:

«Он отдал двух новорожденных младенцев пастуху, чтобы тот воспитывал их среди животных. Он велел пастуху не говорить при них ни слова и держать детей в уединенном месте. По его указанию, пастух должен был в нужное время приводить коз, поить детей молоком и выполнять другие необходимые заботы. Псамтик сделал это, потому что хотел узнать, какой будет первый язык детей, когда они перестанут плакать».

Через два года пастух привел детей к Псамтику. Первое высказывание, произнесенное ими, звучало как «becos» — древнее фригийское слово, означающее «хлеб». На основании этого египетский царь поспешно объявил фригийский язык, на котором говорили в районе современной северо-западной Турции, первым для человечества.

Даже если такой эксперимент существовал, то выводы царя сложно назвать обоснованными. Дети, вероятно, просто подражали друг другу, а пастух неверно истолковал эти звуки. Так и родители часто ошибочно принимают лепет детей за настоящие слова.

Опыт Псамтика через много столетий вдохновил другого правителя, и в XIII веке император Священной Римской империи Фридрих II тоже провел эксперимент по лишению младенцев общения. Он хотел определить, существует ли у них врожденный язык, «будут ли они говорить на иврите, или на греческом, или на латыни, или на арабском, или на языке своих родителей».

О результатах этого эксперимента судить сложно, потому что единственное упоминание о них исходит от итальянского монаха Салимбене, который относился к императору враждебно: «Но трудился [Фридрих II] напрасно, потому что дети не могут жить без рукоплесканий, жестов, радости на лице и льстивых речей».

Яков IV в XV веке также якобы проводил эксперимент по поиску происхождения речи, об этом писал историк Роберт Линдсей. Шотландский король задал себе вопрос, можно ли восстановить утерянный общий язык. Он приказал перевести двоих младенцев и глухонемую женщину на небольшой остров Инчкейт и растить детей в абсолютной тишине. Сохранившиеся исторические источники не сходятся в результатах опыта. Сам Роберт Линдсей утверждал, что свидетели заверили его — дети говорили на иврите. Однако, согласно другим записям, испытуемые умерли через несколько лет после начала эксперимента.

В конце XVI века языковой эксперимент провел уже Акбар, правитель Великих Моголов. Он считал, что речь возникает из слуха, поэтому дети, воспитанные без общения вокруг, никогда не заговорят. Так, женщины стали воспитывать младенцев в строгих условиях тишины, чтобы посмотреть, смогут ли те в дальнейшем что-то сказать.

За этой историей стоит некоторый конфликт свидетельств. Неизвестно точное количество младенцев (их число варьируется от 12 до 30), продолжительность эксперимента (3–4 года или 10–12 лет), были ли женщины немыми или глухими, и что стало с детьми позже. Однако такие различия скорее подтверждают достоверность опыта, потому что они предполагают наличие нескольких независимых точек зрения. А число младенцев, вероятно, уменьшилось со временем, как отмечал историк Бадауни, из-за высокой детской смертности того времени.

В выводах также разногласия: например, по версии Франсуа Катру (французский писатель — прим. ред.) дети действительно овладели языком самостоятельно. Однако в большинстве других источников исследователи указывали на появление у младенцев системы жестов. Эта версия кажется логичной: няни и дети вряд ли провели вместе три года, не говоря уже о двенадцати, без развития какой-либо системы общения. Скорее всего, женщины сами разработали некоторые жесты, даже если ранее они никак не взаимодействовали с глухонемыми людьми.

Получается, что этот эксперимент указывает на самое раннее хорошо задокументированное место и время в Индии, где такие люди жили общиной. Они разработали язык жестов и обучали ему детей, для которых он стал родным.

Со временем такие жестокие эксперименты перестали проводить, и ученые переключились на исследование трагических случаев «диких детей», выросших в социальной изоляции.

Виктор из Аверона — французский девятилетний мальчик, найденный в дикой природе в конце XVIII века. Этот случай — наиболее подробно задокументированный пример «дикого ребенка». Виктор провел большую часть жизни в одиночестве, ведя отшельнический образ жизни, о чем говорили его предпочтения в еде, многочисленные шрамы на теле и отсутствие у него речи.

Местные власти отмечали в поведении мальчика что-то «необычное»: манерами он напоминал дикое животное. Жан Марк Гаспар Итар, молодой студент-медик, взял Виктора под опеку и учил его говорить и общаться с людьми. Итар верил, что эмпатия и язык — качества, благодаря которым человек отличается от животного.

Однако, несмотря на некоторые успехи в понимании речи и чтении простых слов, Виктор так и не овладел языком на нормальном уровне. Он научился писать лишь «lait» (молоко) и «Oh, Dieu» (О, Боже). Итар предположил, что Виктор был подобен глухонемым. Он не воспринимал звуки, как другие люди:

«В этих обстоятельствах его ухо не было органом для оценки звуков, их артикуляции и их комбинаций; это было не что иное, как простое средство самосохранения, которое предупреждало о приближении опасного животного или падении диких фруктов».

Историю Виктора напоминает случай Джини, американской девочки, которая также выросла в условиях крайней изоляции. Она родилась в 1957 году. Отец считал, что Джини умственно отсталая, поэтому запер ее в комнате, когда та была еще совсем малышкой. Из «плена» девочку вызволили уже в возрасте 13 лет.

Лингвисты изучали на примере Джини процесс овладения языком и проверяли гипотезы о критических периодах для его усвоения. Девочка начала быстро прогрессировать в некоторых областях, но с трудом обучалась речи. В итоге американская ассоциация психического здоровья усомнилась в ценности исследований и приостановила их финансирование. Хотя Джини проявляла способности к изучению языка, она не смогла полноценно заговорить. Ученые пришли к выводу, что даже врожденная способность к речи требует ранней стимуляции, особенно в левом полушарии мозга.

Случаи Виктора и Джини, с одной стороны, показывают важность общения с ранних лет для полноценного развития человека, но с другой, трудно определить, какие последствия связаны с лишением языка, а какие — с жестоким обращением.

Другой, уже естественный вид изоляции ребенка от общения проявляется, когда глухих детей окружают люди, не говорящие на жестовом языке. В подобных семьях часто используется его домашняя версия, которая не обладает должными выразительными возможностями. Такие жесты напоминают спонтанные знаки, которые мы показываем, когда передаем информацию издалека. А эти семьи позволяют ученым изучить, как отсутствие раннего языкового опыта влияет на мозг.

Опыты показывают, что глухие дети, которые поздно начали учить жестовый язык, испытывают трудности с грамматикой и синтаксисом. Эти проблемы связаны с ограниченной нейронной пластичностью мозга — способностью изменяться под влиянием опыта. Позднее начало изучения языка снижает активность мозга, делает его менее эффективным в обработке информации.

В Никарагуа в 1980-х годах таких детей собрали в первой в стране школе для глухих. Там они знакомились с различными домашними жестами друг друга и объединяли их в полноценную систему общения. Никарагуанский язык жестов доказывает, что детям необходим лингвистический вклад в раннем возрасте для дальнейшего изучения языка. Однако они также способны обобщать информацию, полученную друг от друга, до полноценной системы общения.

Для родителей глухих детей остро стоит вопрос формирования речи у ребенка. Бытует мнение, что жестовый язык мешает развитию устной речи, но оно опровергается исследованиями. Наоборот, лишение того или иного способа общения в раннем возрасте приводит к серьезным психологическим проблемам, тогда как использование жестового языка приносит только пользу.

Некоторые родители глухих детей выбирают исключительно устные методы общения до установки кохлеарного импланта, который компенсирует потерю слуха. Однако они больше рискуют столкнуться с языковой депривацией ребенка, что приведет к необратимым последствиям для развития его мозга.

Научные данные не подтверждают, что кохлеарные импланты эффективнее в обучении устной речи, чем жестовый язык. Дети, которым с рождения преподавали язык жестов, лучше развивают речь после установки импланта, чем те, кто его не изучал. Несмотря на это, некоторые родители продолжают надеяться исключительно на кохлеарные импланты. Однако без использования жестов глухие дети часто отстают в формировании и развитии словарного запаса.

Задержка в освоении языка приводит к когнитивным и психологическим проблемам, а также ухудшает качество жизни. Это прослеживается и в жестоких экспериментах прошлого, и в трагических случаях «диких детей», и в исследованиях нейролингвистами глухих людей. Язык не всегда проявляется вербально, и для предотвращения языковой депривации важно не лишать ребенка любого из возможных видов общения.