Меня переложили на каталку, и мы поехали. В ногах валялось окрававленное пальто, остатки наушников и паспорт. Первым делом повезли ставить прививку от столбняка. Подписывая согласие, я успел позвонить своей начальнице и заместителю и все поведать. Получилось это немного в дикой форме, буквально: «Добрый вечер. Вы простите, что поздно, меня машина сбила, я в Боткинской, из головы хлещет фонтан крови». Думаю, это озадачило всех, с кем я успел связаться. Оправдываю себя только высоким выбросом адреналина в кровь — ничем другим.
А что потом? Взяли кровь, повезли на рентген, компьютерную томографию. Я слабо осознавал, что со мной происходит, даже и представить не мог. Оттого на всё отделение, передвигаясь между кабинетами с помощью мальчиков-ординаторов, распевал «Никто души моей не знает, И чувств не может описать». С ветерком быстро объехали почти все крыло, и добрались до кабинета лоскутной кройки и шитья — это я про отделение хирургии.
Пока я лежал и пялился в потолок в ожидании своей очереди, со мной заговорил молодой человек. Он рассказал, что «врачиху» эту знает давно, а она мастерица своего мясного дела, так что я могу не беспокоиться. Судя по мужчине, он правда её давно знает: перевернувшись на бок, я заметил, что у него почти всё лицо перешито, — своего рода Эд Гейн (Эд Гейн — американский серийный убийца, прототип многих образов в литературе и фильмах. — Прим. ред.).
Завезли и поставили один из самых неприятных уколов в моей жизни — в кожу головы. Ощущение, будто препарат проникнет в мозг, а ждут меня не швы на голове, а лоботомия. Тем не менее уколы сработали, врач принялась за дело. Меня терзало любопытство, что же у меня на голове такое. Спросил, насколько там «жесть», — получил ответ, что «жесть». На том и закончился наш диалог. Когда она закончила, осмотрела язык, который я раскусил наполовину, и дала некую губку со словами «если не остановится кровь, придется и его зашивать, а этого никому не хочется». Как послушный ученик, взял губку в зубы и ждал.
Долго ждал, когда же кто-нибудь придет, но никого. Брат, которому я оборвал отдых на даче под Можайском, уже приехал в больницу. В общем, меня перевезли в палату. Интерьер — прекрасный. Сзади спал мужчина, с ним ничего интересного. По диагонали — какой-то ехидный старичок, который мучал Алису, можно ли пить водку с хроническим уретритом. Напротив — деменциозный дед, полностью раздетый, ходил под себя. Он лежал под капельницами, которые усердно пытался сорвать с себя, и попеременно звал некую Таню. В такой атмосфере вряд ли получится расслабиться, но мне сказали ждать. Прогнозов, насколько я здесь задержусь, никто не давал, поэтому я постарался удобно лечь на каталке. К слову, у моих соседей были какие-то элитные койко-места с матрасами и подушками, а у меня — пеленки с моей же кровью.
Врач категорически запретил вставать, но я уже не мог ни лежать, ни сидеть. По поручням добрался до коридора, выловил медсестру, которая обязалась налить мне воды, поставить укол с обезболивающим и даже отыскать подушку. Ангел — не иначе. Пока ждал, слушал интересный мадригал от пациента из коридора, который был слышен, если не на всю Россию-матушку, то хотя бы на всё отделение. Идея монолога состояла в прокламации факта третьей мировой войны и нежелания ходить в туалет под себя.