Текст: Светлана Рюмина
Редактор: Кристина Колесова, Ася Нарциссова

Александра Фомичева, внучка священномученика Александра Парусникова, расстрелянного за веру в 1937 году, делится письмами дедушки. Она рассказывает о его силе духа, об аресте и о его последнем письме жене из тюрьмы перед расстрелом.

У матушки и отца Александра было десять человек детей. Жили очень трудно. После революции, когда начались гонения, конечно же, семью притесняли. Детям не давали учиться, отсаживали в школе, когда всех кормили (тогда тоже были школьные завтраки, как и сейчас). Практически никто из них уже потом не смог получить высшее образование. Но все бытовые тяготы жизни не смогли сломить дух священника, не смогли уклонить его от веры. Он не отказался ни от своего священнического служения, ни от Бога. Твёрдая вера — наверное, самое удивительное, что может быть в наших дедах, в наших предках.

Мама рассказывала самый трогательный, наверное, для меня эпизод. Отбирали часть дома. Тогда это было принято: считали, что священство слишком хорошо живет. Отобрали полдома и стали подселять, но не обычных людей — выбирали их с определенным умыслом. Поселили сначала начальника милиции, чтобы ты всегда был под присмотром, потом сотрудника НКВД. Самое печальное, что у сотрудника была открытая форма туберкулеза. Естественно, возможность заразиться была очень высокая. Кроме того, он намеренно хотел всех заразить: ходил плевал везде, и, сколько матушка ни просила его это не делать, ответ был один: «Поповская сволочь должна сдохнуть». Ну и, собственно говоря, это непременно случилось: первого своего сына (это еще было до ареста отца Александра) отец хоронил. Позже, во время войны, матушка уже сама хоронила детей: трое сыновей погибли от туберкулеза.

Но самое интересное — продолжение этой истории. Тогда отца Александра уже не было, и матушка была старая. В момент, когда она была в больнице, рядом с ней на соседней кровати оказалась женщина, которая была или лжесвидетельницей (против отца Александра), или женой подселенца сотрудника НКВД с туберкулезом. И матушка Александра, по-христиански простив всё, ухаживала за ней до её последних дней. В больнице матушка ей помогала, кормила ее. Вот это, наверное, тоже одна из черт истинного христианского отношения: «любите врагов своих, благословляйте ненавидящих вас». Для меня это высокий духовный пример. Прощение всегда нужно держать у себя в душе

Отец Александр и матушка пронесли прощение через всю свою жизнь. Есть письмо, написанное на папиросной бумаге, где он матушке с удивлением сообщает, что приходили свидетели, которых он видел первый раз. Естественно, говорили то, чего не было. Он прекрасно понимал, он знал, что будет дальше, и в каждой записке благословлял всех. Он говорил на прощание: «Обо мне не плачь, это воля Божия». Понятно, что человек знал, на что шел, но он не признал себя виновным ни в чём, никого не назвал, ну, кроме двух священников, которые уже были к тому моменту расстреляны; он тоже понимал прекрасно, что их уже нет в живых.

Кроме подселения и ограничения жизненного пространства, семью наказывали тем, что не давали продуктовых карточек. Они жили впроголодь. Собирали ягоды в лесу с детьми вместе, семья-то большая была. Но ягод детям почти не доставалось — только то, что они смогли в лесу поесть. Все собранное продавалось, чтобы купить хотя бы хлеба. И была корова, которая выручала, но это тоже было недолго. В один день отец Александр пришёл из храма, матушка вся в слезах: «Корову увели, единственную кормилицу!» И отец собрал всю семью и, как Иов многострадальный, стал читать благодарственный молебен святителю Николаю. Господь не оставил семью, и долгое время появлялись на крыльце молоко и хлеб. Никто не знал, кто их приносил: это действительно было чудо, но многие очень жалели семью, знали, что детей много, что матушке тяжело, помогали кто чем. В основном, конечно, это делалось не так явно: время было тяжелое, все боялись. А когда отца Александра арестовали, матушке пришлось совсем тяжело.

Как рассказывала мама, милиция была недалеко от дома. Милиционер иногда водил отца Александра в баню. Он жалел матушку и всегда предупреждал, когда поведет отца. «Соберите что-нибудь и сможете поговорить», — говорил милиционер матушке. По дороге из милиции в баню они встречались, матушка его подкармливала, чем могла. Она говорила, что у отца выбиты зубы, поэтому она старалась принести поесть что-то мягенькое. Она давала чистое белье, они разговаривали, и его вели дальше. Это были единственные встречи, которые в это время по добросердию милиционера случались. В конце мая его перевели в Москву. Раньше не было никаких транспортов, все это делалось пешком, и заключенных возили на электричках; отца вели по нашей улице, и мама рассказывала, что она его увидела. Он был такой худой. Она крикнула матушке, что отца ведут, и бросилась к нему. Матушка догнала их уже на станции, и они сели в поезд. Милиционер разрешил им сесть рядом. В поезде был их последний разговор и последняя встреча.

Второго числа тройка [тройки НКВД СССР — прим. ред.] вынесла постановление о расстреле, и 27 июня это было приведено в исполнение на бутовском полигоне.

Последнее письмо, отправленное отцом Александром семье, было таким:

«Моя дорогая, ненаглядная Сашенька, — это Отец Александр пишет из тюрьмы, — нас привезли заканчивать наше дело, до сих пор я совершенно не знал, за что я арестован и в чём меня обвиняют; теперь выяснилось, что обвиняют на основании свидетельских показаний. Некая П., которую я впервые увидел здесь, говорит, что она в тридцать седьмом году была у нас уполномоченная горсовета, приносила подписку на заем, и я ей говорил, что всё равно скоро будет война, всем большевикам свернут голову, а во время выборов агитировал и говорил, что это всё пустое. Но мне помнится, что на заём подписывалась ты в моё отсутствие, а во время выборов был кто-то знакомый. Ещё свидетель, которого я тоже не знаю, утверждает, что я проповедовал вечером около церкви народу 28 февраля, что скоро мы будем бить большевиков, резать, душить и вешать. Третий говорит, что почти ежедневно ходил на фабрику в гости и говорил тоже. Ты видишь всё явная ложь, и её им пришлось искать почти два месяца. Теперь меня будут судить в Москве, когда, ещё не знаю. Милая, заключение я переношу легко, но смертельно тоскую о вас, особенно о тебе. Я чувствую, что без тебя я долго не проживу, а мне грозит в лагерь на 5-10 лет; после суда можно просить свидание.

Прошу вас всех, любите друг друга,

а Божие моё благословения всегда с вами».

Мы не так давно узнали о том, что отец Александр расстрелян на бутовском полигоне: в восемьдесят девятом году начал восстанавливаться храм, и вот с этого момента уже были открыты архивы. По инициативе нашего приходского священника мама с сестрами послала запрос о судьбе отца Александра. Оттуда нам пришёл ответ, что он был необоснованно обвинен по 58 статье [статья уголовного кодекса РСФСР 1922 года в редакции 1926 года — ответственность за контрреволюционную деятельность — прим. ред.] и расстрелян на бутовском полигоне. Когда мы в первый раз приехали на полигон, нам не разрешили туда пройти, но мы все-таки пробрались и увидели сад, который был посажен как-то непонятно: холмы, впадины, рвы, заросшие травой. Нашли кучу пустых коробок из-под автоматных дисков и недалеко дерево: судя по виду, дуб, но мертвый, и на уровне головы расстрелян в щепки. Мы решили, что именно у этого дуба был расстрелян отец Александр. Мама тогда оторвала щепку на память. Мы каждый год бываем на бутовском полигоне ближе к дню расстрела отца Александра. Этот день для нашей семьи очень памятный.