Автор: Виктория Рожицына
Редактор: Полина Кузнецова
Иллюстрации: Лариса Степанова

Какой путь проходит семья вместе с близким человеком, чей социальный статус в одночасье меняется от свидетеля до заключенного? В материале Ира расскажет, как дело отца стало делом всей ее семьи.

Мой папа по образованию инженер, он закончил Тульский политех, но занимался финансовой деятельностью, за которую сейчас, собственно говоря, и сидит. Мама по образованию педагог, начинала с работы в школе учителем начальных классов, потом перешла в строительную фирму, оттуда ушла на работу в Газпром, занималась недвижимостью компании. Когда я пошла в школу, она уволилась с работы, потому что папа спокойно обеспечивал всю семью. Когда началось следствие, папа работу потерял, а маме пришлось вернуться в строительную фирму. Сейчас она снова сидит без работы, потому что фирму ликвидировали в связи с пандемией.

В моей семье очень близкие и доверительные отношения. С самого начала все прекрасно понимали, что то, что делает папа, — это не совсем законно. Мы всегда жили с мыслью, что когда-то все это может обернуться таким образом.

Следствие началось в апреле 2017 года. Тогда проходили обыски. Сначала приходили не к нам, а к коллегам отца — в наш дом пришли позже. Поначалу никого не задерживали. Из людей, которые вызывали интерес следствия, кто-то сидел под домашним арестом, мой же папа находился под подпиской о невыезде.

Я отчетливо помню этот переломный для нашей семьи момент — апрель 2017 года, утро. Папа как обычно собирается на работу, я — в школу. Раздается телефонный звонок, звонит папин коллега, он говорит отцу: «На работу ты сегодня не приходи, желательно вообще куда-нибудь подальше уезжай, потому что у нас в офисе и квартире обыски. Все. Нас берут». Вся семья была повергнута в шок. Что? В смысле берут? В смысле обыски? А у нас почему обысков нет? Понятное дело, папа на работу тогда не поехал… И потом это все началось... Разборки: кто, откуда; непонимание, почему именно сейчас, хотя занимались этим делом явно давно.

Как я уже говорила, дело началось в апреле, в июне — дошли до нас. По нашему делу проходило 9 человек, им еще пытались пришить 110 статью, но, слава богу, их в итоге не признали организованной группой. Мой папа изначально привлекался как свидетель по этому делу, только потом его перевели в обвиняемые.

В момент обыска пришло понимание того, что папа точно попал под это дело. До этого мы еще надеялись, что, может быть, его все это обойдет стороной, но тогда мы осознали, что следствие нас не минует и нужно принимать какие-то действия. У нас на примете был адвокат, но мы еще с ним не заключали никаких договоренностей, поскольку отец был за городом. Позже папе все-таки позвонили и сказали: «Давай-ка возвращайся в Москву, чтобы тебя в розыск не объявили». Он тут же вернулся в Москву, поехал в СК. И тогда уже, после обысков, мы с мамой поехали заключать договор с адвокатом, а папа быстренько вернулся и первым делом направился к следователю на допрос. И, в общем, я считаю, что все очень удачно сложилось, потому что мы успели связаться с правозащитником, да и допрос был днем, так что не происходило никакого морального насилия над человеком.

Приговор отцу огласили 15 октября, но в то время уже бушевал коронавирус, поэтому все суды закрыли для посещения прессой и родственниками. Нас туда не пустили, но мы все равно приехали, хотя бы постояли рядом с судом. В сам суд я ни разу не ходила. Мама там бывала, она давала показания, ее привлекли в качестве свидетеля. Мой папа очень просил, чтобы я даже на оглашение приговора не приезжала: почему-то он не хотел, чтобы я все это видела и слышала. Но я сказала: «Нет уж, я приеду, потому что... ну как я могу не приехать». Даже в большей степени для того, чтобы поддержать маму, потому что я не могла отпустить ее туда одну.

Тогда я видела папу в последний раз. Сейчас он в Матросской тишине. Ему дали четыре года. Но впереди апелляционный суд. Может, что-то изменится. Кассация, в конце концов. Мы надеемся, что после апелляционного суда его переведут на условный срок, потому что, в принципе, такой шанс есть.

Сейчас из-за ковида все СИЗО закрыты, прием передач и свидания запрещены. Возможны только встречи с адвокатами и следователями. Папу посадили 15 октября, это был четверг, мы успели ему передать что-то в понедельник, хотя официально с понедельника уже все постепенно закрывали. Мы привезли ему теплые вещи: пальто, которое купили специально по рекомендациям людей, которые через все это прошли. Они говорят, что в СИЗО страшно холодно, нужно очень длинное пальто. Мы с мамой нашли такое пальто, собрали все необходимое и поехали в понедельник на свой страх и риск.

В итоге мы купили не то пальто, потому что, оказалось, нельзя приносить верхнюю одежду с капюшоном, а на нашем пальто капюшон как раз не отстегивался. Не приняли и ботинки, потому что, как выяснилось, запрещено передавать обувь с металлическими вставками, которые на приобретенных нами ботинках были в подошвах. И все, это был последний день передач, они даже почту закрыли. Мы с мамой жутко переживали, потому что не знали, оставили ли ему те вещи, в которых он был в суде. Но потом открыли Почту России. И мы послали по почте это пальто, уже с отрезанным капюшоном. Также отправили ботинки: предварительно внимательно изучив этот вопрос, мы специально съездили и купили ему войлочную обувь.

Помимо всего прочего, когда папа попал в тюрьму, там была какая-то проблема с письмами. Когда мы начали писать ему письма, мы очень долго не могли получить ответ — недели две, а то и больше. Происходило это потому, что в СИЗО заболел цензор (специальный сотрудник исправительного учреждения, занимающийся вычиткой и проверкой входящей и исходящей корреспонденции заключенных на предмет наличия запрещенной информации). Он в принципе там один, так еще и заболел. Поэтому письма не принимали и не отправляли. Сейчас все наладилось, получаем письма день в день. Наше письмо до него идет в районе трех дней, а от него мы ответ можем получить в день отправки.

Что для меня было удивительно, это то, что он попросил на мой день рождения заказать ему торты, чтобы они там отметили мое двадцатилетие. Мы сначала удивились, какие торты... А потом оказалось, что у них в СИЗО принято проставляться на дни рождения детей, родственников. Заключенные обязательно отмечают такие праздники.

Очень сильно поменялось все, особенно в первый месяц заключения отца. Даже банальные вещи: например, папа нам часто готовил. Скучаю по его сырникам. Конечно, сырники приготовить не проблема, ладно. Но все же, они не те, что готовил отец.

Больше всего жизнь поменялась в том плане, что нам с мамой пришлось более детально погружаться в суть дела, чтобы контактировать с адвокатом и понимать то, о чем он говорит. Когда шло следствие, папа постарался нас от этого оградить, сказал, что сам будет разбираться с адвокатом. На какое-то время это стало нашей общей договоренностью. Сейчас мы обязаны понимать все, что происходит, потому что речь идет о свободе нашего любимого, близкого человека. Мы полностью изучили приговор, мама перелопатила все разделы дела, на что, естественно, ушло немало времени и моральных сил. Она мне все пересказала и продолжает держать меня в курсе, так что я теперь сама могу общаться с адвокатом.

Когда папа начал писать нам письма, мы поняли, что у него все нормально: ему там не холодно, его там неплохо кормят, и, в принципе, жить можно. У нас с мамой даже сложилось впечатление, что нам здесь хуже, чем ему там.

Кажется, он чувствует то, что мы переживаем, но неверно истолковывает это, воспринимает как обиду: «Не обижайтесь, пожалуйста, на меня. Я очень за вас переживаю. Как вы там?» Он не прав, мы вообще не держим на него никаких обид. За что? За то, что он нас в такую ситуацию поставил? Нет. Мы его любим. Это наш любимый человек. Даже в голову не могло прийти, что за что-то на него можно обижаться.