Текст: Марина Богер
Редактор: Елизавета Романова

Как открыть собственный театр, если из капитала только горящие
глаза и синдром самозванца? Об этом мы поговорили с режиссером
любительского театра «Без крыши» Марией Коробейник.

Марина Богер: Ты работаешь педагогом, режиссером, актрисой. Можешь выделить свое главное дело?

Мария Коробейник: На самом деле, на разных этапах времени главенствовало разное, но для себя сегодня я выделяю режиссуру, потому что вокруг этого, собственно, вертится орбита моей жизни. Это не значит, что остальные направления в меньшей степени важны для меня: просто сейчас такой этап.

М. Б.: Удивительно, что в школе поддержали эту идею и дети не разбежались после первой репетиции, а взяли ответственность.

М. К.: Я вообще очень удивлена, как удалось всех так заинтересовать. Я благодарна судьбе, что мне всегда очень везет с людьми.

М. Б.: Когда ты поняла, что хочешь профессионально заниматься режиссурой?

М. К.: Меня всегда тянуло на сцену. Я просто чувствовала, что мне это нужно. Так я и решила пробовать поступать в театральный. Пошла по классике в пятерку [«Золотая пятерка» — ведущие театральные ВУЗы России. — прим. ред.]. Тогда я ничего не понимала в театре, не знала мастеров, не видела их спектаклей. А выбор мастера — очень важное дело, иногда важнее, чем замужество.

С «пятеркой» не сложилось, и тут я увидела в МГПУ специальность «Социально-культурная деятельность», куда и поступила. По сути, я училась на массовика-затейника.

М. Б.: Не пожалела?

М. К.: Я не могу сказать, что я в процессе обучения как-то была разочарована, поскольку это место мне дало людей, с некоторыми из которых мы работаем до сих пор. Я научилась организовывать мероприятия. При этом у нас было и актерское, и сценарное мастерство, а также режиссура.

М. Б.: Можешь рассказать о самом ярком воспоминании с учебы?

М. К.: У меня был прекрасный педагог по сценарному мастерству Нина Александровна Опарина. Когда я уже училась в магистратуре, она предложила мне сделать военную постановку по ее пьесе. Я не хотела сначала браться за нее, ведь тема очень тяжёлая, но педагог поверила в меня. Вся труппа погрузилась в работу, мы подошли к делу очень серьезно. Параллельно с репетициями мы изучали архивы, делали все, чтобы спектакль не просто случился и забылся, а по-настоящему задел зрителей. Мы репетировали целыми днями, и я снова хочу благодарить судьбу и людей, ведь у нас была действительно замечательная команда, где каждый был заинтересован в происходящем.

На премьере в зрительном зале сидели наши преподаватели. Они, конечно, хорошо к нам относились, но немного свысока, это всегда чувствовалось. А тут, во время спектакля, я увидела, как они смотрят на сцену: в их глазах были видны слезы. В этот момент я поняла, что это успех, у нас получилось.

М. Б.: Профессия режиссёра и актера предполагает постоянное переживание большого спектра эмоций, некие эмоциональные качели. Ты считаешь это недостатком?

М. К.: Это действительно тяжело, но при этом это большая награда. Артист может прожить сотни жизней, побывать совершенно в разном времени и в разных странах, постараться понять людей, которые, казалось бы, никогда не смогут быть ему близки. Это твоя награда и твой крест. Ты должен его нести.

М. Б.: Как ты решила взять еще более тяжелый крест и открыть свой театр?

М. К.: По моим наблюдениям, многие люди, которые связывают свою жизнь с творчеством, имеют психологические проблемы, потому что так человек совершает акт общественного откровения. Он на глазах у всех заявляет о себе, то есть совершает исповедь и очищается. Мне хотелось тоже сделать это, но была проблема.

Я знала, что после окончания специалитета в моем дипломе в графе «Специальность» не будет написано «режиссер». Это и дало почву для развития синдрома самозванца. Казалось, я не могу ставить спектакли, просто не имею права, но я так хотела. Эти мысли преследовали меня пять лет обучения. К шестому году, к началу магистратуры, я созрела.

Мне очень хотелось выйти за рамки наших постановок, концертов, театрализованных вечеров — всего, что мы делали в процессе обучения. Я собрала команду из бывших одногруппников, знакомых из студенческого театра МГОУ [театр «Просвещение» - прим. ред.] и Вышки, и показала им свой «Вокзал» — пьесу о людях, которые вечно ждали поезда в светлое будущее. Артистам понравилось.

Мы начали репетировать в саду Баумана, была теплая осень, и мы пока могли позволить себе не иметь помещения. Было очень забавно, когда прохожие останавливались и начинали наблюдать за процессом. Так мы сыграли спектакль десятки раз до его официальной премьеры в мае. Зимой приходилось репетировать по квартирам артистов, и нам иногда разрешали забегать в институт.

М. Б.: Где в итоге состоялась премьера?

М. К.: У нас в труппе была артистка Ксюша Некрасова. Она на тот момент училась в церковной школе. Казалось, наш спектакль не сильно подходил для показа там, но она смогла убедить директора, что это нужно сделать. Показ проходил в спортивном зале. Не было ни света, ни звука. Нужно было как-то выкрутиться, убрать инвентарь, создать с нуля сцену. Мы хотели спортивными матами закрыть окна, потом как-то их заклеить аккуратно, чтобы сделать затемнение. Помню, как сейчас, мы убираем инвентарь, внезапно вбегает мужчина, у него просто дикие глаза, он кричит: «Что здесь происходит? Как вы посмели?» Мы перепугались и не поняли вообще, кто это. Это был физрук. Он продолжил: «Вот вы в церковь ходите? Ходите? А для меня зал — это моя церковь, это мой храм». Для него наша перестановка стала настоящей трагедией. Нам, конечно, было жутко неудобно, но в итоге наша артистка Лера его немножечко смягчила своим обаянием. Он потом уже так успокоился, что стал помогать нам. Это, конечно, было просто незабываемо, настоящие шекспировские страсти, я бы сказала.

М. Б.: Как прошла премьера?

М. К.: Волнительно. Иногда после важных событий, к которым ты готовишься и которых ждешь, чувствуешь опустошение. Ты все выложил на сцену, и внутри тебя пока что место вакантно. Единственный вопрос, который появился у всех: «А что, мы больше не будем играть?» После этого и начался разговор о собственном театре.

М. Б.: Где вы искали площадку?
М. К.: Мы до сих пор ее ищем, поэтому и называемся театр «Без Крыши». У нас никогда не было своего собственного помещения, мы передвигались по всей творческой Москве. Однажды площадка сама нашла нас. Мы участвовали в театральном фестивале, и после него с нами связалась администрация пространства «Графит Холл», где был театральный зал. Они предложили нам стать их резидентами. Мы, конечно, были счастливы и согласились. Последний год мы закрепились в Библиотеке №99 на Сокольниках. Им интересны театрализованные мероприятия, квесты и творческие активности, а нам — возможность репетировать. На этом и сошлись.

М. Б.: Помогает ли государство содержать театр?

М. К.: Честно признаюсь, я плохо разбираюсь в документах. Конечно, было бы здорово подавать заявки на разные гранты и конкурсы, но я этого делать не умею. Собственно поэтому никаких дотаций мы от государства не получаем, но и не жалуемся. Мы живём сами по себе.

М. Б.: Приносит ли театр доход?

М. К.: У нас, конечно, всегда была такая большая голубая мечта, что когда-нибудь мы сможем оставить все свои работы и заниматься только театром. Мы бы рады были это делать, и тогда было бы больше времени на репетиции, и больше выпускалось бы работ, и было бы это продуктивно, но, к сожалению, пока что сложно это осуществить. Я знаю много интересных театров, даже небольших коллективов, которые делают крутой коммерческий продукт и продают его на фестивалях, но это не наша история. Наверное, нам не хватает хорошего продюсера.

Я не умею продавать, у меня с этим большие проблемы. Мы даже первое время играли бесплатно, потому что я всегда думала, что нужно дорасти до определенного уровня, когда я буду готова брать деньги. Но как это определить?

Мы спорили однажды во время учебы, что такое профессиональный театр. Мне говорили: «Профессиональный театр — это тот, где берут деньги». А я не понимала, как же так. Тут же речь об искусстве, о навыках и талантах, а не о деньгах зрителей.

М. Б.: Что тогда любительский театр?

М. К.: Слово «любитель» само по себе очень хорошее, зря его недооценивают и используют уничижительно. «Любитель» же от слова «любить»: такой человек горит своим делом. На самом деле, любитель — это звучит гордо. Я чувствую, что мы любительский театр. Главное — не уйти в самодеятельность, где все сделано на тяп-ляп и без любви. У меня на такие вещи аллергия.

М. Б.: Кто твой любимый режиссёр?

М. К.: Совершенно точно Бутусов. Помню свои ощущения, когда я впервые увидела его спектакль, это был «Мера за меру». Я сидела где-то высоко на балконе в театре Вахтангова, начался спектакль, и тут же меня прибило к креслу. Я понимала, что происходит сейчас что-то важное, что-то такое, что может поменять меня. Если цитировать самого Бутусова: «После хорошего спектакля, человек уходит выше ростом». Вот такое у меня было чувство. Мне хотелось пересматривать, изучать спектакль, искать смыслы.

М. Б.: Можно ли цензурировать театр?

М. К.: Театр — это зеркало: он отражает то, что происходит. Мы же не находимся в вакууме и не можем закрыться от всего, что на нас влияет. В идеальном мире, конечно, можно говорить все, что угодно. Каждый сам должен выбрать меру, чтобы это не шло вразрез с твоими постулатами и ты не поступился своими принципами. Каждый решает за себя.

М. Б.: Сейчас сложно говорить о некоторых событиях и людях.

М. К.: Да, но единственное, что в этой ситуации может радовать — это огромнейшая поддержка, которая была оказана некоторым из нас. Очень много людей, даже с известными именами, подписывали петиции. От этого немножко легче дышится.

Этих некоторых из нас научили быть честными с собой и с миром. Мы не знаем до конца, что именно там происходит, это внутренняя кухня.

М. Б.: И тогда последний вопрос. Без чего невозможно искусство?

М. К.: Без людей. Опять же процитирую Бутусова: «Только в театре ты встречаешься с человеком». Мне это очень близко. Магия театра настолько хрупкая, как аромат сирени сейчас на улице. Вот сейчас она расцвела и радует нас, но пройдет немного времени, и все исчезнет, настолько оно хрупко и неуловимо. Это происходит здесь и сейчас и больше никогда не повторится, поэтому ценность этого безумно велика. Так же и с человеком. Спектакль рождается только со зрителем, и они делают его неповторимым.

Вообще главная движущая сила в мире — это любовь. Все происходит из-за нее. В процессе репетиций и создания спектакля может быть тяжело, больно, обидно, неприятно, ты можешь плакать. Но если внутри есть любовь к этому процессу, то надо продолжать, значит, все по-настоящему, все правильно. Искусство невозможно без людей и любви. Да, пусть будет мир.