Меня поняли — провели через дом. Пока я шел, не мог не обратить внимание на обстановку. Все такое хорошее, какие-то резные фигурки, вазочки разные. Обомлел окончательно, когда увидел кошечку, сидящую на окошке, — как с картинки. Очаровательное место.
Справился — слава Богу! Вернулся к застолью. Пока меня не было, вынесли горячее — мясо по-французски. Оно было таким искрящимся, переливающимся жирком на закатном солнце, что устоять не было сил. Напоили компотом из сухофруктов, накормили всем, что было, пришлось расстегнуть верхнюю пуговицу брюк — мне такие оголения не свойственны, но здесь было даже комфортно. Складывалось впечатление, будто я в «Старшем сыне» Вампилова [пьеса Александра Вампилова в двух действиях, где главный герой Володя Бусыгин случайно выдает себя за потомка семьи Сарафановых. Со временем Володя становится настоящим членом семьи — прим.ред.] — тот самый ребенок из ниоткуда. Параллельно мы кидались разными фразами друг о друге, семейство уж больно интересовало, как я вообще здесь очутился. Рассказал, что журналист, что люблю культуру нашей страны, что в поселке вместе с группой. Они же, осознав, что я «свой», начали рассказывать о жизни. Тут мое профессиональное нутро возрадовалось.
Я упоминал, что в поселке не было художников, но забыл сказать пару слов об одном, который действительно здесь жил. Александр Герасимов — певец соцреализма. Он получил место в кооперативе и заселился в зеленый дом — тот, на территории которого я сейчас нахожусь. Оказалось, что сижу я с его дальними родственниками — седьмой водой на киселе. В бурных речах я так и не понял, кем они друг другу приходятся, но услышал много интересных подробностей о нем. Когда Герасимов заселялся сюда, многие его невзлюбили. Он был человеком искусства — другим. Писал Сталина, был настоящим виртуозом мазка. Признание таланта добавляло ощущение собственной важности, делало его надменным человеком. Но какое дело до всех этих нежностей рабочему классу? Собственно, никакого. Оттого и не любили, и не уважали. Может, он и человек был так себе, черт его знает. Когда дом строили, то тоже было непросто — как будто все не ладилось, да и стояло на духе святого коммунизма. А вообще со мной делились деталями из быта художника, даже приносили наглядные примеры в виде тарелочек и блюдец. Так это было манко — интересные они люди. Сейчас, как я понял, от искусства в этой семье ничего не осталось — жених, кажется, работает ортодонтом. Оттого улыбки у всех за столом были в 32 зуба. Ослепленный, я вдруг осознал, что мне надо искать группу!