Автор: Виктория Рожицына
Редактор: Полина Панова
Иллюстрации: Jenya Polosina

«У меня родители: мама, папа. У папы образование инженера, он закончил Тульский Политех, но занимался финансовой деятельностью, за которую сейчас, собственно говоря, и сидит. Мама по образованию педагог, начинала с работы в школе учителем начальных классов, потом перешла в строительную фирму, оттуда ушла на работу в Газпром, занималась недвижимостью компании. Когда я пошла в школу, она с работы уволилась, потому что папа спокойно обеспечивал всю семью, и решила, что нужно побольше заниматься мной. Когда началось следствие, папа работу потерял, а мама вернулась в строительную фирму. Сейчас снова сидит без работы, потому что фирму ликвидировали в связи с пандемией.

У папы еще две дочери, у них свои семьи, они живут в другом городе, но помогают нам. Девочки от первого брака папиного, они мне не родные, кровные. Мы прекрасно общаемся, они нам помогают, и накопления какие-то есть. Я периодически подрабатываю. Вот сейчас у меня была подработка по переводу. Я переводчик с немецкого.

У нас в семье очень близкие и доверительные отношения. У нас так принято, что мы всегда друг о друге все знаем, прекрасно проводим время вместе. Вот, например, когда на весенней изоляции сидели на даче втроем несколько месяцев, это было прекрасно. Мы думали, что надоедим друг другу, поскольку все без работы, я без учебы, по сути, но нет. Это было шикарное время.

С самого начала все прекрасно понимали, что то, что папа делает, – это не совсем законно. Всегда жили с этой мыслью, что когда-то это может обернуться так. У нас следствие началось в апреле 2017 года. Тогда были обыски. Не к нам пришли, к коллегам его, к нам попозже, но тогда никого не задерживали. Из них кто-то на домашнем аресте сидел, у меня папа под подпиской о невыезде был. Мы в принципе давно находимся в состоянии контакта с правосудием.

Четко момент – это апрель 2017 года, обычное утро. Папа собирается на работу, я собираюсь в школу. Раздается телефонный звонок от папиного коллеги, он говорит папе: «На работу ты сегодня не езжай, желательно вообще куда-нибудь подальше съездий, потому что у нас в офисе и в квартире обыски. Все. Нас берут». Это был шок. Что? В смысле берут? В смысле обыски? А у нас почему обысков нет? Но у нас они начались в июне. Было непонятно сначала, что делать, что происходит. Понятное дело, папа на работу не поехал, я спокойно, ну не то что спокойно, но я пошла в школу, мне то что... И потом это все началось... Поиски адвокатов, разборки, кто, почему, откуда, почему сейчас, хотя занимались они этим давно. Шок, в любом случае.

Начались разговоры, что маме на работу выходить нужно, потому что она тогда не работала, а папа потерял доход. По нашему делу проходило 9 человек, им еще 110 статью лепили, слава богу, не признали эту организованную группу. Кстати, мой папа изначально привлекался как свидетель по эту делу, только потом его сделали обвиняемым.

У нас такая история была. В апреле дело началось, в июне дошли до нас. У нас были обыски в квартире и на даче, папа умудрился уехать в другой город. Это было абсолютно правильно, что его не было ни в квартире, ни на даче, потому что иначе бы его вот так вот сразу утром бы забрали и отвезли в СИЗО на сутки. Возможно, ночью проводили бы какие-то допросы. Это, естественно, все сложно, у его коллег так и было. Их утром забирали из квартиры, везли в СИЗО. Какого-то одного человека там вообще трое суток продержали до допроса, потом отвезли на допрос, и все это ночью. А женщин в эти же сутки на ночные допросы водили. Это тяжело морально вынести. Папа через это не прошел, он уехал на момент, когда у нас были обыски. Мы с мамой были в квартире, к нам пришли с обыском в 7 утра, начали обыскивать квартиру. Очень неприятные люди – опера вот эти – жутко неприятные прям. Понятыми были какие-то два молоденьких мальчика. Вообще непонятно, где они взяли этих понятых, может, студенты какие-то, с собой, наверное, привезли. И три оперативника.

Один оперативник сел на кухне с протоколами и посадил меня рядом, чтобы я смотрела, что он ничего лишнего там в протоколах не пишет. А два других... Один тут же побежал в туалет и просидел долго очень в туалете. Потом вышел из оттуда, сел на диван, обложился нашими подушками и спал. И третья – женщина, она ходила с этими понятыми и мамой по квартире, открывала все шкафы, доставала все коробки, рылась во всех ящиках, во всех бумагах, все читала. Ну прям обыск. Вот на даче у нас был обыск без нас. Тут вообще незаконное какое-то проникновение было, потому что этот обыск потом нигде ни в каком деле не был отражён. Там соседка пришла, мы ей позвонили. Нам соседи начали звонить и говорить: «У вас на участке какие-то мужики ходят и пытаются к вам в дом залезть». Мы такие: «Понятно, откройте им дом, пожалуйста». Ключи у соседей есть, и соседка с ними сидела. Она рассказывала: «Хоп, шкаф открывают, смотрят, закрывают и уходят, ничего не искали на даче». Чисто формально прошлись. Квартиру да, перерыли всю. Мой ноутбук они открыли, потребовали у меня пароль ввести. Я потом с людьми знающими разговаривала, они говорят: «Зачем ты пароль им ввела?». Я говорю: «Ну а как? В 7 утра я в 10 классе, у меня даже мысли не было в голове, что вообще можно им пароль не ввести». В общем, ввела я пароль, они там порылись, нашли там какие-то мои задачки по химии, решили, что ничего интересного в моем ноутбуке нет, и оставили его мне. А так что забрали... Компьютер забрали, какие-то там бумажки, документы, но у нас дома папа ничего не держал, что могло бы как-то делу помочь. И вот они с 7 утра где-то до часу дня, мне кажется, обыскивали.

В момент обыска пришло понимание того, что папа точно попал под это дело. До этого мы еще надеялись, что, может быть, его это стороной обойдет, но тогда пришло понимание того, что он тоже в этом деле и что нужно уже как-то действовать, непосредственно договариваться с адвокатами. У нас на примете был адвокат, но ничего еще с ним не заключали. Опять же, папа в другом городе, мы с мамой вдвоем в Москве, нам что-то надо делать. Я вот точно помню, что меня трясло и колбасило вообще жутко в момент обыска, это такое нервное состояние, но страха не было. Просто что-то непонятное происходит, и какие-то переживания из-за неизвестных непонятных событий вокруг.

Потом папе позвонили, сказали: «Давай ка возвращайся в Москву, чтобы тебя в розыск не объявили». Он тут же вернулся в Москву, поехал в СК. Мы с мамой уже после обысков поехали заключать договор с адвокатом, а папа быстренько вернулся и поехал к следователю на допрос. И, в общем, это очень удачно получилось, потому что допрос был днем, не было морального насилия над человеком.

Приговор нам огласили 15 октября, но уже был коронавирус, поэтому закрыли все суды для посещения прессой и родственниками. Нас туда не пустили, но мы все равно приехали, хотя бы рядом с судом постояли. В сам суд я ни разу не ходила. Мама ходила. Мама давала показания, ее как свидетеля привлекли. Дети ходили у коллеги папиного. Папа очень просил, чтобы я даже на оглашение приговора не приезжала, почему-то он не хотел, чтобы я это все видела, слышала. Но я сказала: «Нет уж, я приеду, потому что ну как я могу не приехать». Даже в большей степени маму поддержать, потому что я не могла ее одну туда пустить.

Очень забавный был день, конечно. Мы приехали, должны восьмерым огласить приговор. Все они папины коллеги. Дело в том, что мы с этими коллегами очень дружим. Ну почти со всеми. Мы всех их знаем, дружим с их семьями, мы часто ездили отдыхать вместе. То есть мы встретились у суда, прекрасно друг друга все знали, то есть жен, мужей, всю группу поддержки из родственников. Мы очень давно все не виделись, потому что из-за этого следствия кто-то там ссорился. Такое ощущение было, будто мы собрались старой компанией и сейчас пойдем что-то праздновать, отдыхать вместе. Такой компанией собрались, с которой всегда хорошо проводили время. И, значит, нас в суд не пустили, наши подсудимые пошли в на заседание. Мы думаем, ну ладно, наверное, суд будет очень долго идти, потому что пока там приговор зачитают, тем более на восьмерых человек. И мы пошли сели в соседнюю кафешку. Сидим болтаем, ну а что. Понятное дело, что все нервничают, но мы как-то разговариваем ни о чем, на бытовые темы. Буквально через час одному из мужей звонит его жена подсудимая и говорит, что им уже огласили приговор и половину людей забрали под стражу, наручники и под стражу. Мы удивились: что? как? почему так быстро? В общем, побежали к суду, ждать там адвокатов, пока бежали к суду тоже пытались с кем-то созвониться. На сколько я поняла, там судья огласила вводную часть приговора и последнюю самую, не стала весь читать, поэтому так быстро получилось. И вот у нас из восьмерых человек отправили в СИЗО пятерых, и троих отпустили на условный срок.

Тогда я папу видела в последний раз. Сейчас он в Матросской тишине. Нам дали четыре года. Но впереди апелляционный суд. Может, что-то изменится. Кассация, в конце концов. Мы надеемся, что он после апелляционного суда на условный срок отправится, потому что в принципе такой шанс есть.

Сейчас СИЗО все закрыты на прием передач и на свидания из-за ковида. Остались только встречи с адвокатами и следователями, и остался прием медицинских передач. То есть ты приезжаешь, отдаешь лекарство доктору, и он их передает. Мы вот лекарства только ездили передавать. И, причем, это случилось... Папу посадили вот 15 октября, это был четверг, мы успели ему передать что-то в понедельник, хотя официально с понедельника уже все закрывали, мы успели быстренько приехать, ему там передать, и то жутко нервничали, потому что мы ему привезли теплые вещи. Пальто специальное купили по рекомендациям людей, которые через это прошли. Они говорят, что в СИЗО страшно холодно, нужно очень длинное-длинное, жутко длинное пальто, самое длинное, которое может быть. Мы с мамой поехали, нашли это пальто, купили, ботинки теплые папины взяли из дома, футболки, зубную щетку, вот такое все собрали и поехали в понедельник на свой страх и риск. И у нас не взяли самое важное – пальто и ботинки, потому что мы пропустили тот момент, что нельзя одежду с капюшоном, а у нас в пальто не отстегивался капюшон. А ботинки... мы пропустили тот момент, что нельзя никакую обувь с металлическими супинаторами, которые в подошвах бывают, металлические всякие вставки, вот это ни в коем случае нельзя. Их там проверяют на специальном таком магните, обувь туда ставят и говорят: «Ой, у вас тут металл, мы не берем». И все, последний день передач, причем, они даже закрыли почту. Можно посылки почтой россии отправлять в сизо, но они не ездили на почту. Мы с мамой жутко переживали по этому поводу, что ну как там папа без теплых вещей. Еще не знали, оставили ли ему те вещи, в которых он был в суде, потому что он был в кроссовках с шнурками, соответственно, шнурки нельзя, у него могли отнять кроссовки, он был в куртке с капюшоном, мы не были уверены, что он отстегивается, в общем очень переживали, что если у него все забрали, то в чем он там сидит. Но потом открыли почту России. И мы послали по почте это пальто, уже с отрезанным капюшоном. Ботинки отправили, внимательно этот вопрос изучили, специально съездили купили ботинки ему войлочные. Еще, когда папа туда попал, была какая-то проблема с письмами. Там же есть этот электронный сервис «ФСИН-письмо». И когда папа туда попал, ему все сразу письма начали писать, и очень долго мы не получали ответ, недели две, а то и больше, потому что там в СИЗО заболел цензор. Он вообще в принципе там один, и он заболел. И письма не принимали, не отправляли. Это было очень тяжело, потому что полное неведение: где папа? что папа? как он там? в чем он там? что ему нужно? что ему нужно заказать? что ему нужно привезти? Мы в любом случае заказы делали из ФСИН-магазина, заказывали ему еду по рекомендациям опытных людей. Потом оказалось, что половину еды, которую мы ему заказываем, вообще не нужно заказывать. Когда письмо до нас уже дошло, он говорит: «Спасибо вам большое, конечно, но это не съедобно, это больше покупать не надо». А сейчас все наладилось, получаем письма день в день. Наше письмо до него идет в районе трех дней, а от него мы ответ можем получить в день отправки.

Мы ему почти каждый день пишем письма, все родственники людей, которых тоже посадили, сказали: «Вы что каждый день пишите? Зачем?» Они так не делают. Папа нам с самого начала сказал, что письма здесь для него очень важны, важнее еды и вещей. Поэтому мы ему пишем все, от мелочей, что кот вышел на улицу гулять, охотиться за птичками, до каких-то более глобальных вещей. А он нам дает инструкции, что ему заказывать, потому что у него есть возможность самому что-то купить там, но это будет гораздо дольше, чем если мы с воли это закажем. Обеспечение его быта в этом плане полностью на нас лежит. И он нам присылает инструкции, что он хочет. Что для меня было удивительно, это то, что он попросил на мой день рождения заказать ему торты, чтобы они отметили мой день рождения, 20 лет. Мы сначала удивились, какие торты... А потом оказалось, у них в СИЗО принято проставляться на дни рождения детей, родственников. Они это обязательно отмечают. В общем, заказали ему торты. Он немного боиться описывать свой быт, потому что цензоры это могут не пропустить. Через адвоката больше передает. Пишет, чем он занимается, вот он в спортзал записался, должен сейчас пойти в декабре, в домино они играют, люди интересные все в камере сидят. Он попал, хотя бы с этим повезло, в лучшие камеры, которые есть в Матросской тишине, где люди все интеллигентные. С ним 10 человек в камере.Они спокойно разговаривают, прекрасно уживаются вместе, все взрослые. Папе 55. Абсолютно никаких конфликтов нет. Просто что другие сидельцы по нашему делу они попали в другой блок, сидят с нариками, молоденькими мальчиками, и там не то, что поговорить, а вообще не по себе и неприятно. А папу посадили в какую-то «элитную» камеру [смеется].

Поскольку я полностью в этом всем участвую, у меня никаких иллюзий, что папа на отдыхе, нет. Ну и, конечно, потому, что был бы он в командировке, мы могли бы поговорить с ним и по телефону, по видеосвязи. Не хватает возможности синхронного взаимодействия, которой сейчас нет, даже когда письма быстро приходят. Вот он нам что-нибудь пишет, мы что-нибудь не понимаем, хочется сразу же переспросить: «А что ты имел в виду?». Мы, конечно, можем в письме спросить, но это значит, что только через неделю мы получим ответ, и то не факт. Некоторые письма пропадают.

Очень сильно поменялось все, особенно в первый месяц. Начиная с банального, что папа готовит, он очень много готовил. Скучаю по его сырничкам. Но сырники приготовить не проблема, ладно. Больше жизнь поменялась в том плане, что нам с мамой пришлось погружаться более детально в суть дела, чтобы контактировать с адвокатом. Мы не могли пускать это на самотек и решать, что адвокат сам разберется. Когда было следствие, нас папа от этого огородил и сказал, что сам будет с адвокатом разбираться. Это даже наша общая договоренность была. Мама сказала, что не хочет в этом разбираться, а я мелкая была. Она так решила еще для того, чтобы она меньше знала, чтобы вдруг, если ее привлекут в качестве свидетеля, что в итоге и случилось, чтобы она ничего не знала. Сработала эта тактика. Сейчас мы не можем пустить это на самотек и решить, что адвокат сам справится, потому что речь идет о свободе нашего любимого близкого человека. И вот пришлось в это погружаться. Мы прочитали полностью приговор, мама перелопатила тома дела самого, на это естественно нужно время, моральные силы. Мама мне все рассказывает. Я с адвокатом тоже могу поговорить, если что-то надо будет. На это тратятся время и силы.

Когда он нам письма начал писать, мы поняли, что у него все нормально, ему там не холодно, его нормально кормят, и в принципе жить можно. У нас с мамой даже сложилось впечатление, что нам хуже, чем ему там.

Он нам в письмах по этому поводу пишет: «Не обижайтесь, пожалуйста, на меня. Я очень за вас переживаю. Как вы там?» Вообще никаких обид нет. За что? За то, что он нас в такую ситуацию поставил? Да, нет. Мы его любим. Это наш любимый человек. Даже в голову не могло прийти, чтобы за что-то на него обижаться».