Майя Хаустова, рак поджелудочной IV стадии
2018
Каждую ночь я вызывала скорую из-за непонятных болей по всему телу, с которыми не встречалась до этого. Ортопед даже не осмотрел, сказав, что «ты еще молодая для болезней». Начало болеть сердце – пошла в платное отделение, но и там говорили, что все нормально. Когда начал болеть живот, пошла к гинекологу, сказали – ничего критичного, сходите к психиатру. Боли никуда не уходили и дело явно не в голове. Тогда поняла, что что-то серьезное и надо разбираться самой.
По инициативе бывшей свекрови (мама живет в другом городе) мы начали самостоятельно искать, ходить по врачам абсолютно разного направления. Напряжение внутри меня было постоянно.
2019
Мне было все хуже, решили поехать без направления на МРТ. Результат отнесли в онкоинститут, там дообследовали и озвучили окончательный диагноз – рак поджелудочной железы, множественные (больше 100 штук) метастазы в печени, лимфоузлах, брюшине. Асцит (когда живот заполняется жидкостью). Печеночная недостаточность (отказ печени, когда она не выполняет свои функции) из-за тотального поражения метастазами. Печень была увеличена почти в 2 раза, и невооруженным взглядом было видно, что торчит из-под ребра. Желтуха.
В тот же день сказали, что ничем помочь не могут. При таком распространении оперировать нельзя. Химию нельзя, потому что печень отказала. Пересадку сделать невозможно. При таком количестве метастазов новый орган сразу поражается и смысла нет. Все варианты, что могли быть, отсутствуют.
Мы стали просить делать капельницы, обезболить или снять интоксикацию от желтухи. Снова говорили «нет, ваша печень как решето». Не знаю какие эмоции были. Шок, но не неожиданность, было предчувствие. Я позвонила маме, сообщила обо всем. Она была в шоке и не могла запомнить даже диагноз.
Я уже не могла есть, пила лишь воду и кисель, наступало истощение. Было понятно, что мне оставалось недели две-три. Все что хотелось – это успеть подготовить сына. Но, параллельно мы продолжали искать другие методы, потому что нельзя услышать, что вариантов нет и сказать "ну да, хорошо".
Приехала мама, объединились многие родственники. Мы обзвонили более 200 клиник по всей России, в том числе знаменитые центры: Блохина, Герцена, Петрова. Сестра взялась за все заграничные клиники и отправляла документы куда это было возможно. Мама была рядом, помогала одеваться, готовить, т. к. я уже не могла и это делать.
Два месяца меня никуда не брали в России. В Германии и в Израиле говорили все тоже самое, что и у нас. Единственное учреждение, которое ответило положительно было МИБС в поселке Песочный – это под Санкт- Петербургом. Мы тут же взяли билет на самолет. Там меня дообследовали, но также сказали, «к сожалению, помочь не сможем, есть один отчаянный онколог, который возьмется, но 80%, после начала лечения будет летальный исход, и химию будут проводить в реанимации».
Я не мучилась с выбором. Поговорила с сестрой и пришла к выводу, что лучше умереть в реанимации, чем еще неделю-две мучатся.
Протоколов моего диагноза не было, все, что исследовали до этого, не давало эффекта на раке поджелудочной, все исследования были провальные. Мой случай был просто эксперимент!
Провели химиотерапию, и я вошла в 20% тех, кто выжил. Все лето провела в больнице. Конечно, были удары по организму. После первой химии слегла и передвигалась на коляске, а уже после второй заметно пошли улучшения: спадала желтуха и асцит, затем начал функционировать ЖКТ, я начала есть.
2020
Где-то через год после установки диагноза и окончания курса химии (12 штук) опухоль и метастазы уменьшились примерно в два раза. Осталась только иммунотерапия (поддерживающие лечение на 2 года). Прошло еще где-то полгода и на обследовании показало, что опухоли и никаких злокачественных процессов НЕТ. Я вошла в ремиссию. Сейчас продолжается лишь иммунотерапия!
Плохо стало в 2018
Диагноз поставили в апреле 2019
РЕМИССИЯ с марта 2020